– Могила! – сказал дедушка. – Копай-копай!
Дела у солдатиков постепенно продвигались. Самые шустрые уже добрались до полуистлевших костей. Они доставали их и бережно складывали на куски брезента. Из костей получалась пирамидка, сверху на нее клался череп. Вид пустых глазниц очень развеселил дедушку. Он тыкал в экран пальцем, хлопал себя по коленкам и давился от смеха. Я не выдержал:
– Сота-сан, ведь это чужие головы. А если бы ваша?
– Да, – виновато сказал он. – Конечно.
И опять залился счастливым детским смехом.
Эксгумация закончилась. Извлеченные останки разложили на специальном столе, облили бензином и подожгли. Делегация японских ветеранов построилась в шеренгу и медитировала на пламя. Оно полыхало высоко и долго. То, что осталось от костей, ссыпали в урны.
– В Японию, – сказал дедушка. – Домой.
Любительская часть завершилась и пошла телевизионная запись. Какой-то забайкальский начальник рассуждал о взаимопонимании между народами. Потом показали берег Байкала. Над берегом летали чайки. Вверх по чайкам поползли титры: «продюсер программы – Ф.Ползунов».
– Вы уже на пенсии, Сота-сан? – спросил я. – Или еще работаете?
– Работа? – переспросил он. – Да, работа. Еще нет старый.
– А какая у вас работа?
– Трудно. Как по-русски, не знаю.
– Зачем обязательно по-русски?
– Если по-японски, ты ничего не понимай.
– Ну, вы попробуйте, может пойму?
– Нет.
– Это что, тайна?
Сота-сан встал, чтобы выключить телевизор. Потом сел напротив меня. Пожевал губами. Подумал.
– Пепел, – вдруг сказал он по-японски. – Я торгую пеплом.
В голове каждого из нас растет гносеологическое древо. Одни возделывают его с любовью, поливают, удобряют – и становятся энциклопедистами. Таких ничем не удивить и ничем не испугать. Другие же бросают свое древо на произвол стихий, позволяют ему расти вкривь и вкось – чтобы потом пасть жертвами смысловой неразберихи и нелепых ассоциаций.
Вот например: известно, что на острове Ява живет в десять раз больше народу, чем на соседнем острове Борнео. Энциклопедист знает, почему. На Борнео нет ни одного вулкана, а на Яве их множество – поэтому почвы там обильно унавожены вулканическим пеплом. И японские крестьяне тоже любят селиться на склонах вулканов, невзирая на опасность извержения. Уже никто не помнит, кому первому пришло в голову добывать пепел из-под земли и делать из него удобрение – но идея оказалась прибыльной.
А если этого не знать, то можно подумать бог знает что.
Сота-сан вез меня обратно. Апрельское солнце готовилось коснуться круглой верхушки горы Насудакэ – старого, давно потухшего вулкана. Поля с огородами облепляли вулкан и забегали на склоны, упираясь в оголившиеся проплешины лыжных спусков. Вдали виднелся лесочек, окружающий императорскую дачу.
Неожиданно мы свернули на ухабистую грунтовую дорогу, протряслись по ней пару минут и встали. Мне опять было велено вылезать. Прямо перед нами громоздился экскаватор, из кабины которого торчали изящно скрещенные ноги в белоснежных носочках. Экскаваторщик почивал, отдыхая от праведных трудов. Сота-сан неспешно подошел к нему, потряс за ногу и скомандовал:
– Подъём!
Носочки втянулись в кабину, и через секунду показалась заспанная голова. Ее владелец уже готов был вытянуться во фрунт и извиниться за нерадивость – но начальник ласково похлопал его по плечу и добродушно сказал:
– Копай-копай!
Никаких вопросов не возникло. Он все понял! Экскаватор тут же затарахтел, задрал ковш – и двинулся туда, где его ждали залежи драгоценного пепла. По пути он спугнул двух лебедей из озерца неподалеку. Лебеди поднялись с криками и взяли курс на северо-запад.
В сторону Сибири.
Метафоры, как известно, могут быть как восходящими, так и нисходящими. Восходящая метафора – это уподобление объекта могучему льву, трепетной лани, дневным и ночным светилам, Илье Муромцу, Наполеону Бонапарту и Диего Марадоне. Нисходящая же метафора отсылает нас к червям, шакалам, нечистотам, искариотам и чикатилам. Разница очевидна.
Но и не только метафоры. Имена, фамилии, географические названия, профессиональные жаргонизмы – все это может быть как восходящим, так и нисходящим. Исключительно восходящими могут быть разве что торговые марки. Зато школьные прозвища, наоборот, почти всегда бывают нисходящими.
В этом свете особенно интересны этнонимы – названия, которые люди дают этническим общностям. Подавляющее их большинство никуда не восходит и никуда не нисходит. «Француз», «киргиз», «норвежец», «кхмер» – это все сугубо нейтральные этнонимы, несущие денотативную функцию. Они просто обозначают. Бывает, впрочем, что нейтральный этноним вдруг начинает употребляться метафорически, становясь восходящим или, чаще, нисходящим. Таковы, к примеру, «спартанец», «пигмей» и «чукча». Но более распространено конструирование новых этнонимов, изначально нацеленных на уничижение. Здесь есть о чем поговорить.
Поучительна сама динамика появления этнонимов. Покуда этнос молод, господствуют простые разбиения, поэтому и этнонимов мало. Слева немцы, справа татары, посередине православные – и хватит. Потом начинается дробление и ветвление, возникают «жиды», «ляхи», «чухонцы», от православных откалываются «хохлы» и «бульбаши» – а уж с приходом индустриальной эпохи добрая половина нейтральных этнонимов обзаводится нисходящими двойниками.
И сколь разнообразна морфология этих образований! Незатейливые «чурки», «чучмеки» и «хачики» соседствуют с изящными кальками вроде «макаронника», «колбасника» и «лягушатника», а также с прямыми заимствованиями типа «ниггера» или «гринго». Популярны антропологические адъективы: «косоглазый», «бледнолицый», «черножопый», «пархатый». Есть даже уничижительный суффикс «ос»: исторически он оформлял слово «негритос», а позднее вычленился из этой лексемы, породив «америкоса». Похожий суффикс «ёз» пока довольствуется «китаёзом» – но лиха беда начало.